Когда российская армия вторгалась в Украину, студент СПбГУ Кирилл Каверин не думал, что война — это «категорически плохо». Прошел год и восемь месяцев. Кирилла задержали на 12 суток за защиту от сноса петербургского дома Басевича, а потом из-за ареста отчислили с третьего курса политфака без права на восстановление. Взгляды 20-летнего парня стали меняться. И вот в какую сторону.
До случая с домом Басевича меня задерживали только один раз. Это было весной, мы с одногруппником Дмитрием Андреенко проходили мимо метро «Волковская» и у одного из домов заметили бесхозный автомобильный номер. Я его подобрал, положил в рюкзак, он оттуда немного торчал. Думал: повешу на стену в общежитии. Вдруг видим — стоят полицейские машины. [Силовики] нас остановили, говорят, на вас наводка пришла. Ну и отвезли в отделение. И мы там два часа сидели. Номер сначала забрали, потом отдали. Еще у нас были две закрытые банки пива в рюкзаке. Их полицейские тоже забрали и не хотели отдавать. Ну, Дмитрий пошел разбираться, пиво вернул. Полицейские сказали: «Вам что, пиво жалко? Новое купите». Мы ответили: «Жалко».
«Сумасшедшие и смешные»
В 2021 году я переехал из подмосковного Красногорска в Питер, чтобы учиться на политфаке СПбГУ. Интерес к политологии у меня был, наверное, с 2017 года, когда шли общественные протесты (серия антикоррупционных митингов, которые организовали Алексей Навальный и его сторонники — ОВД-Инфо). Через пару лет в России появилась субкультурная мода на политику: паблики типа «Plum», «Мемы для русских», «Либертарианство в схемах и мемах» и так далее. Мне кажется, они оказали большое влияние на политическую социализацию молодежи.
Мне нравилось учиться на политфаке. Во-первых, из-за самой атмосферы: политфак находится в Смольном (в одном из исторических зданий Смольного монастыря, памятнике архитектуры XVIII века — ОВД-Инфо), рядом с [одноименным] собором. Это одно из самых красивых учебных заведений не только в России, но и, наверное, в Европе. Можно сравнить с Оксфордом. Оно выглядит очень круто, даже, может быть, слишком элитарно. На первом курсе у нас проходили лекции в бывшей часовне, в помещении со странной акустикой.
Во-вторых, на политфаке я нашел своих людей — как поется в песне, «сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных» (из песни «Зоопарк» группы «Гражданская оборона» — ОВД-Инфо) — и подружился с ними. Про сам образовательный процесс могу лишь сказать, что в СПбГУ компетентные преподаватели.
Собственно одногруппник Дмитрий Андреенко и привел меня в градозащиту. Мы много гуляли по городу, катались на трамваях. Появился интерес к архитектуре и ощущение: нужно действовать. Раньше я не участвовал в градозащите и жалею об этом.
В Красногорске таких активистов, как в Питере, вообще нет. А у нас ведь есть микрорайон Брусчатый поселок, построенный в 1930-е. И кроме него, в Красногорске нет ничего, что можно было бы назвать лицом города. В войну поселок переделали в лагерь, и там находились высокопоставленные немецкие военнопленные, например, [фельдмаршал Фридрих] Паулюс (командующий 6-й армией, капитулировавшей под Сталинградом — ОВД-Инфо).
Сейчас в этом микрорайоне городской Музей антифашистов (название — по Центральной антифашистской школе, где перевоспитывали военнопленных — ОВД-Инфо). Точнее, когда я месяц назад искал его на карте, оказалось, что он называется «филиал Музея Победы». Я даже не понял, почему и когда его так переименовали.
Сейчас от оригинального Брусчатого поселка осталась пара зданий. Все снесли и застроили многоэтажками. Я смотрю на макет микрорайона, который представлен в музее, и думаю: как обидно. Если бы поселок сохранился, сюда приезжали бы туристы. Ну, вот, к сожалению, никто не защитил. И так везде.
Визит человека из Центра «Э»
В петербургской градозащите есть самые разные люди. Да вот даже касаемо войны бывают диаметрально противоположные позиции. Может, лучше бы у всех была одна позиция, но не сказать, что это общему делу как-то мешает. Да, я знаю, что петербургские градозащитники писали Александру Бастрыкину (начиная с лета 2022 года ряд градозащитников подписали около десятка посланий главе Следственного комитета с просьбами защитить разные городские объекты, а также отправляли благодарственные письма и поздравления с днем рождения — ОВД-Инфо).
Конечно, можно рассуждать, что Бастрыкин — представитель системы, а система — это ничего хорошего. С другой стороны, ну нельзя всерьез думать, что все решается силами горизонтальной организации. Взаимодействие с системой неизбежно.
Про дом Басевича я узнал этой весной, непосредственно перед его сносом. 24 мая Паше [Шепеткову] (один из защитников здания — ОВД-Инфо) написал активист, который находился в доме. Связь пропадала, было непонятно, что с ним. К тому моменту снос вовсю шел.
Делать было нечего, мы (Кирилл, Павел и еще один активист Игорь Кузнецов — ОВД-Инфо) пошли на стройку. Там было открыто, мы просто зашли через ворота в строительном заборе. И сразу закричали: «Человек в здании, остановите стройку!» Потом Игорь с Пашей побежали, их поливали водой из техники. А меня сразу скрутили какие-то строители, положили на землю, придушили, как Джорджа Флойда, и держали так минут 10. Тогда же была словесная перепалка с директором [по строительству ПСБ «Жилстрой» Дмитрием] Михайловым (отвечает за реконструкцию дома Басевича — ОВД-Инфо), он сказал, что ему предлагали деньги, чтобы нас устранить — и так рукой у горла провел. Потом приехали полиция, скорая, меня осмотрели — были только легкие царапины.
Нас привезли в отдел. Мы думали, что все будет нормально — максимум 500 рублей штрафа: у нас не было (да и сейчас нет) ощущения, будто мы сделали что-то серьезно противозаконное. И тут приехал сотрудник Центра «Э». Насколько я понял, его звали Арам Хачатрян: я опознал его по фотографии, которую мне показали журналисты издания «Север.Реалии».
Ну и он стал на нас давить, причем в такой нецензурной форме. Настойчиво просил выйти с ним по одному, чтобы поговорить. А еще, узнав, что я студент, сказал, что у меня будут самые большие проблемы. Мое предположение: он хотел связать нас в какую-то политическую группу или проплаченное политическое движение. Мы отказались говорить с ним без нашего защитника (адвоката Сергея Подольского — ОВД-Инфо), и сотрудник ушел.
Ночь мы провели в обезьяннике, наутро был суд. Все, даже наши конвоиры, удивились, что нам дали так много суток (Кирилла арестовали на 12 суток, Павла и Игоря — на 14 — ОВД-Инфо). После суда нас снова привезли в отдел под предлогом сдачи отпечатков пальцев. Держали там часа три или четыре. Привели еще одного градозащитного активиста, Алексея [Осокина]. Приехал сотрудник уголовного розыска. Мы сидели в обезьяннике и смотрели, как он спрашивал у Алексея: «Сколько тебе платят? Какая в твоей квартире планировка?» Потом он, как и [сотрудник Центра «Э»], пытался нас вывести по одному. Мы снова отказались, и он ушел, сильно хлопнув дверью.
«Русское поле экспериментов»
Шло лето, и я думал, что майская история уже забылась. 31 августа я скроллил корпоративную почту и тут увидел приказ об отчислении. Появилась тревога, но я подумал, что, может быть, обойдется. А в отделе по работе с молодежью мне сказали, что это отчисление без права на восстановление, то есть я могу только снова поступить на первый курс. Причина — нарушение локальных актов СПбГУ.
Вообще я сперва не очень хотел предавать огласке мое отчисление я решил просто уйти, «хлопнув дверью». Поэтому информация о нем появилась только через месяц. Документы, которые привели к отчислению (это в том числе некие письма петербургского главка ГУ МВД и российского министерства науки — ОВД-Инфо), я так и не увидел. Говорят, что их вообще сложно получить — СПбГУ не предоставляет.
Родители плохо отреагировали на новость. Расстроились. И это, конечно, самое неприятное. Они не осуждают мою гражданскую активность, но не видят в ней смысла. Не понимают ее, как, наверное, и многие. «Зачем, когда можно спокойно жить?»
Теперь есть угроза, что меня призовут в армию. Попасть туда не хотелось бы, тем более в нынешнее время.
Про новое поступление в вуз не знаю, хватит ли сил. В любом случае я бы выбрал другую специальность — например, пошел бы на дизайнера, как хотел в 10 классе. Еще есть желание открыть в Москве секонд-хэнд с интересными вещами. Не знаю, насколько это реально. Из ближайших планов: выпустить на моем ютуб-канале «югент!» документальный фильм про музыку 2020-х в России, над которым я работал последний год.
Последние полтора года мои взгляды были колеблющимися. В начале войны у меня не было, как у многих, такого представления, что это категорически плохо. Можно сказать, что я относился с каким-то компромиссом. Потом этого становилось меньше и меньше. Свою роль сыграло и задержание, и вообще постоянные столкновения с полицией.
Помимо истории с автомобильным номером, была еще такая. Летом тот же Дмитрий Андреенко приезжал погостить в Москву. И мы поехали на Лосиный остров. Погуляли 20 минут, делать там нечего, пошли на МЦК. А там — полицейские. И они начинают: «Что вы там делали? Давайте телефоны». Смотрят все переписки, «Яндекс Карты». Я сначала решил, что они по политической теме ищут, но потом понял, что искали про закладки.
И вот такие моменты теперь постоянно. Возникает чувство, что могут в любой момент прийти за кем угодно, система может что-то с тобой сделать. Просто у кого-то это вызывает ненависть, а у меня, скорее, страх. Тревогу такую. Ничего хорошего в этом я не вижу. Считаю, что если двигаться по этому пути, буквально через 10 лет в России все будет очень плохо.
А я не хочу уезжать: мне нравится мой двор, мой пруд. Не знаю, что еще сказать. «Русское поле экспериментов» (название еще одной песни, а также альбома «Гражданской обороны» — ОВД-Инфо). В общем, все так печально.
Записала Галя Сова