Адвокат Международной правозащитной группы «Агора» Светлана Сидоркина участвовала во многих делах, которые принято считать политическими. Она представляла и продолжает представлять интересы обвиняемых по «Болотному делу». Среди других ее подзащитных — несправедливо обвиненные антифашисты, люди, которых преследуют и лишают свободы за высказывания в интернете. Редакция ОВД-Инфо поговорила со Светланой Сидоркиной об особенностях нынешних политических делах, о порядках в колониях и о том, как, по ее мнению, должен вести себя юрист в сложившейся ситуации.
Расскажите, пожалуйста, о делах, которые вы сейчас ведете?
— Cамое «живое» для меня дело — это дело Димы Бученкова, анархиста, который задержан по обвинению по ч. 1 ст. 318 и ч. 2 ст. 212, это известное «Болотное дело». Диму обвиняют в том, чего он не совершал. Ему приписывают действия человека, который проходит по данному уголовному делу как «человек в черном». Дима у меня третий подзащитный по «Болотному делу». Бученков не был на Болотной площади. 6 мая 2012 года он был в Нижнем Новгороде у своих родителей. У нас есть алиби, но следствие упорно не принимает наши доказательства, хотя сейчас в рамках моего ходатайства проводится проверка. Тем не менее, девять полицейских уверенно его опознают как человека, который был на Болотной площади и совершал действия «человека в черном». Для меня это дело важное и принципиальное.
На мой взгляд, если нам общими усилиями удастся доказать, что Дима невиновен, то налицо будет абсурдность обвинения, предъявленного всем в рамках «Болотного дела», и того, что использует следствие для доказательства виновности.
Я понимаю, какие чувства испытывает Дима, будучи человеком очень честным и принципиальным, когда ему в глаза говорят, что он делал то, чего он не делал. Когда он просит пояснить, по каким признакам его опознали, следствие все эти вопросы отклоняет как не имеющие отношения к делу.
Можно ли рационально объяснить, почему следствие так себя ведет, почему упорствует?
— Я думаю, что для них это дело принципа — доказать собственную правоту. Следователь Добарин на все мои доводы о том, что Димы там не было, и на документы, которые я представила, говорит, что у него нет сомнений в том, что Дима был на Болотной площади 6 мая 2012 года. Вот такая твердая уверенность, которая мне кажется абсурдной. Сам Дима считает, что его преследуют за убеждения.
На чем следствие основывает свою уверенность, кроме показаний полицейских? Есть
— Показания полицейских процессуально оформлены в двух видах: в форме опознания с участием статистов и путем проведения очных ставок. Как при проведении опознания, так и при проведении очных ставок следователь, как я уже сказала, отклонял все наши с Димой вопросы о том, по каким признакам они идентифицируют его как «человека в черном».
В чем состоит алиби?
— Он был у своих родителей. Даже на самом первом допросе с участием государственного защитника Дима сразу же заявил, что не был на Болотной площади, а был у родителей. Родственники — отец, брат и сестра — подтвердили, что 6 мая 2012 года он был в Нижнем Новгороде. Более того — в рамках мероприятий, которые мы проводили в поисках доказательства его алиби, мы нашли дневник его сестры, где есть запись о том, что 5–6 мая 2012 года Дима был в Нижнем Новгороде. Эти доказательства как кость в горле у следователей, которые не хотят их принимать: мол, родственники в этой ситуации Диму выгораживают, поскольку являются заинтересованными лицами. Доказательства, которые мы представляем, они считают только косвенными доказательствами. Показания сотрудников полиции для них более убедительны.
Есть ли данные о местонахождении его мобильного телефона?
— И я, и следствие делали запросы по этому поводу. Я заявила ходатайство об истребовании биллингов телефонных соединений. Я дважды делала запрос в «Вымпелком», но мне не ответили, хотя недавно принят закон, согласно которому на адвокатский запрос обязаны отвечать. В устной форме следствие мне пояснило, что сведения о биллингах телефонных соединений хранятся три года, а поскольку три года истекло, то сведений о биллингах нет.
Дима направлялся в Нижний Новгород на своем автомобиле. Я заявила также ходатайство об истребовании сведений о привлечении к административной ответственности — он мог превысить скорость при движении по федеральной трассе. Из ГИБДД пришел ответ, что никаких документов, подтверждающих, что в указанный период в мае 2012 года при движении в Нижний Новгород и обратно он привлекался к административной ответственности нет. Это же подтвердили и сотрудники Следственного комитета, которые делали аналогичный запрос.
Ведь уже проведена экспертиза, результаты которой показали, что «человек в черном» и Бученков — разные люди?
— Да, это было самое первое, что мы сделали. Когда в отношении Димы принимали решение об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, они руководствовались двумя очными ставкамим и двумя опознаниями, которые были проведены при задержании, и кроме этого у них была экспертиза, которую проводил Институт криминалистики ФСБ, комплексная экспертиза всего видеоряда, который есть в рамках данного уголовного дела. Поскольку это уже третий мой подзащитный (по «Болотному делу» —
В таком виде экспертизы не проводятся вообще.
В рамках «Болотного дела» задержан еще Максим Панфилов, последний из числа «болотников», следствие собирается объединить их в одно производство, эпизоды Бученкова и Панфилова рассматривать в рамках одного дела, выделенного из «материнского Болотного», и нас знакомят с теми процессуальными документами, которые составляют в отношении Панфилова. Нам предоставили портретную экспертизу Панфилова, которую проводило то же учреждение, Институт криминалистики ФСБ, — там были все ракурсы, около восьми ракурсов для идентификации личности Панфилова.
Напомните, пожалуйста, кого еще вы защищали по «Болотному делу»?
— Самый первый мой подзащитный был Андрей Барабанов, который был задержан вторым из «болотников», он уже освободился, отбыв срок до конца. Второй — Леша Гаскаров, тоже анархист и антифашист, он сейчас находится в Тульской области, в колонии № 6 в Новомосковске.
Вы сказали, что Бученков считает, что его преследуют за убеждения. А вы сами склонны оценивать дела, которые ведете, как политические?
— Я уверена, что Алексей Гаскаров и Дима Бученков оказались под пристальным вниманием прежде всего Центра по противодействию экстремизму, поскольку занимали активную гражданскую позицию. Леша Гаскаров был задержан спустя год после произошедших событий, а Дима Бученков — спустя четыре года (фактически три с половиной —
Мы писали протест, что следствие злоупотребляет своими правами, поскольку все мероприятия вроде как должны проводиться в рамках той квалификации, которая человеку вменяется. Дима считает, что они искали
Если, допустим, не будет доказана виновность в рамках «Болотного дела», то можно будет перейти на квалификацию по
какой-то другой статье.
Он говорит, что не собирается отказываться от своих убеждений, что анархизм — лучшее, что есть на сегодняшний день.
Многие ли из дел, которые вы вели и ведете, вы склонны считать политическими?
— Я работаю адвокатом с 2002 года. В Москву я приехала пять лет назад, до этого работала в регионе, сотрудничаю с «Агорой» (Международная правозащитная группа «Агора» —
Сочли, что он возбуждает ненависть к другим религиям?
— Изначально обвинение складывалось именно таким образом. По сути дела, его нужно было оправдывать, а поскольку оправдывать у нас не привыкли, особенно по таким делам, в конечном итоге ему дали 120 часов обязательных работ, и в приговоре было сказано, что в его брошюре имелось возбуждение ненависти к социальной группе «марийская интеллигенция», хотя экспертизы были околорелигиозные, затрагивавшие только эти вопросы. С тех пор ситуация изменилась. Если раньше, в 2005–2006 году, привлекали лиц, которые имеют активную гражданскую позицию, убеждения, по
Параллельно с
Потом появилась статья 280 — публичные призывы к экстремизму, потом дело Сенцова и Кольченко,
Еще в связи с административным делом Яна Кателевского я для себя сделала такой вывод. У нас по сути запрещены одиночные пикеты: официально они не запрещены, но Владимир Ионов и Ильдар Дадин были привлечены по результатам задержаний на одиночных пикетах и нескольких административок к уголовной ответственности. И теперь наш народ уходит с улиц в интернет, то есть теперь свои взгляды, убеждения люди выкладывают в определенных группах. Административные дела в отношении Яна Кателевского, на мой взгляд, яркий пример. Сообщества, которые поддерживают такого рода видеоролики, публикации, сейчас очень популярны в интернете. И власти это понимают, и сейчас ведется разговор о том, чтобы ужесточить контроль над интернетом, над социальными сетями. Я этим и объясняю то, что появилось большое число дел за репосты. Чтобы показать, что любое инакомыслие может быть предметом преследования. Поэтому я считаю эти дела политизированными.
А есть ли у таких дел процессуальные особенности? Например, можно ли сказать, что в них бывает больше нарушений, чем в других делах, суд больше склонен соглашаться с обвинением?
— В деле Андрея Бубеева из Твери я свою линию строила именно на процессуальных нарушениях. Мы не проводили статистического исследования по этому поводу, но я думаю, что в регионах скорее всего это очень распространено. Когда я вступила в дело Бубеева, я обнаружила очень серьезные процессуальные нарушения, которые наши московские эфэсбешники никогда себе не позволили бы.
Дело было возбуждено на основании рапорта оперативного сотрудника, и в рамках уголовного дела оперативная информация, которую представляет оперативный сотрудник, является источником доказательства.
Оперативный сотрудник объясняет, что, являясь пользователем соцсети «ВКонтакте», заинтересовался личностью Бубеева, поскольку он был активным пользователем. Были запрошены сведения из соцсети «ВКонтакте» об адресе и контактах конкретного лица с никнеймом «Андрей Бубеев». Социальная сеть эти сведения предоставила, они открыли его страницу и путем осмотра составили акт, где обнаружили тексты, которые стали предметом и основанием для возбуждения уголовного дела. Поскольку Борис Стомахин неистребим и его тексты продолжают гулять по интернету и могут служить поводом для возбуждения уголовного дела, я ставку на проведение экспертиз не делала. Оперативный сотрудник предоставил следователю акт осмотра, предоставил понятых, которые при этом присутствовали, взял пояснения, сделал заключения в отношении текстов, которые вменяли Бубееву, — репост статьи Бориса Стомахина «Крым — это Украина!» и репост картинки «Выдави из себя Россию!» с комментариями к этой картинке. Эти две публикации были предметом исследования оперативного сотрудника и заключения специалиста. Сотрудник это следователю передал, а следователь в рамках закона должен был облечь это в форму доказательства в рамках уголовного дела, то есть, получив материал, он должен был его перепроверить. А перепроверить он должен был двумя способами: составить протокол осмотра
Следователь должен был вынести постановление о признании вещественными доказательствами текста Бориса Стомахина «Крым — это Украина» и картинки с комментарием к ней, в том числе текстов, приложенных в качестве скриншотов. Такие процессуальные документы составлены не были.
Я участвовала в защите того же Бориса Стомахина, дело которого рассматривалось в Московском окружном военном суде и было в производстве УФСБ Москвы. УФСБ Москвы все процессуальные моменты соблюдало. Почему в Твери этого не было? Я предполагаю, у них сложилась накатанная практика. Человека привлекают к уголовной ответственности, уговаривают рассмотреть дело в особом порядке, а в особом порядке доказательства не исследуются, не перепроверяются. Скорее всего, на это рассчитывалось, не предполагали, что будут исследовать доказательства.
Бубеева вообще обманули. На нем два уголовных дела. К моменту, когда я стала защищать Бубеева, его уже осудили за хранение патронов, которые обнаружили у него во время обыска, и по
По первому делу его уговорили: ты вину признай, рассмотрим дело в особом порядке, и ты получишь условный срок. В итоге он получил год
Вы упомянули Бориса Стомахина. Интересны ваши впечатления от его дела, а также то, как Стомахин воспринимает происходящее с ним.
— Высказывания его очень резкие, люди относятся к нему
Борис Стомахин считает, что его преследуют за слова и убеждения, и что это возмутительно. Я ему всегда говорила: в русском языке так много слов, неужели нельзя найти слова, чтобы так выразить свои мысли, чтобы тебя не привлекали к уголовной ответственности? Но он — такой…
Дела, о которых вы говорили, — о свободе слова, свободе выражения своего мнения. Получается, соответствующие статьи Уголовного кодекса антиконституционны?
— Мне близка позиция адвоката Елены Лукьяновой, которая говорит, что Конституция не выполняет на сегодняшний день тех функций, которые возложены на нее как на документ, основополагающий для жизни всех граждан нашей страны. Законы, которые принимаются, с нею не соотносятся. Если бы законы принимались в соответствии с ней, такого бы не было. Некоторые статьи Уголовного кодекса сейчас противоречат праву на свободу убеждений, свободу слова, свободу выражения мнений — правам, регламентируемым Конституцией. Все преследуемые, которых мы обсуждаем, говорят об этом, и я считаю, что они правы.
Часто приходится обращаться в Конституционный суд, чтобы привести законы в соответствие с Конституцией. Но там мы тоже не получаем желаемого результата. Я считаю, что неправильно, когда закон принимается, а потом граждане должны доказывать право на соблюдение конституционных норм и обращаться в Конституционный суд, чтобы привести закон в соответствие с Конституцией.
Что происходит в головах следователей, ведущих дела против, например, Стомахина или Бубеева? Следователи считают, что они таким образом защищают Россию? Или просто делают себе карьеру?
— Когда я начинала работать, я тоже такой вопрос себе задавала. Почему следователь таким образом трактует очевидные всем вещи?
Исходя из своего опыта работы, я пришла к выводу, что это люди, следующие своим убеждениям. Они искренне верят, что защищают интересы государства.
Они не просто имеют цель получать новые звания, строить свою карьеру. Эта составляющая тоже есть, но я
Подвергается ли Стомахин давлению в колонии?
— Я дважды ездила в Пермь в колонию по просьбе его мамы. У мамы он — единственный сын, она за него беспокоится. Он человек непримиримый, и так ведет себя и в колонии, и администрация колонии это не поддерживает.
В колониях сейчас прессуют всех, кто идет по политическим делам?
— Я для себя сделала такой вывод — после первого «Болотного дела» я начала ездить по колониям. Ездила по «Болотному делу», делу Леши Сутуги. Если ты осужден по
Ситуация с Алексеем Сутугой была совсем абсурдная. Когда по просьбе его мамы я поехала к Леше в колонию, выяснилось вот что. Как правило, любое движение заключенного, этапирование в другую колонию сопровождается малявой. В отношении Сутуги пришла двойная малява:
Сначала он находился в иркутском СИЗО — оно считается одним из самых жестких СИЗО в Сибири. Он находился в
Его посадили в ШИЗО на семь суток. Пока он был в камере, ему еще дважды давали ШИЗО. Сначала 14 суток за нарушение режима — якобы, у него не было бирки, что поздоровался, что рапорт сделал сотруднику, который входил в помещение камерного типа. Потом еще было два ШИЗО, и его отправили в ЕПКТ — единое помещение крытого типа. Так как в этой колонии такого не было, его отправили в колонию строгого режима. (В настоящее время Сутуга возвращен в колонию общего режима. —
Он же осужден на общий режим, законно ли было отправлять его в колонию строгого режима?
— К сожалению, этот вопрос поднять не удалось. Когда я приезжала, я все бумаги подготовила. Далее этим должен был заниматься местный адвокат. Мать Леши пять местных адвокатов поменяла — все оказались подментованными. Они специально тянули время, и в итоге все сроки обжалования мы пропустили. Если бы я знала, что так будет, я бы сама все подала.
До «Болотного дела» я так по колониям не каталась. Когда прошло первое «Болотное дело», я помогала подавать документы на УДО всем ребятам.
До «Болотного дела»
почему-то у нас не было необходимости сопровождать заключенных практически до освобождения.
За 2015 год я побывала во многих колониях. Как только я начала ездить, появилась потребность ездить не только по политическим и правозащитным делам, но и к обычным уголовникам. Например, помогать им обжаловать дисциплинарные взыскания, составлять жалобы по медицине — на коммерческой основе.
Я была в колониях в Тульской области, в Тверской, в Пермской, в Белгородской, в Коми была. В костромской колонии я была по делу Топехина (Владимир Топехин — инвалид, находившийся в заключении по обвинению в мошенничестве; несмотря на то, что у него были парализованы ноги и рука, получил шесть лет колонии, но был освобожден после того, как Светлана Сидоркина подала жалобу в ЕСПЧ. —
То есть если человека отправляют в колонию по политическим статьям, во ФСИН за ним автоматически включается усиленный контроль?
— Можно сделать такой вывод из анализа наших дел. Идет сопровождение. У Леши Гаскарова, у Александра Кольченко — я была у него в Челябинской области. Также у Сергея Кривова, Леши Полиховича, Андрея Барабанова. Когда они прибывали в колонии, за ними сразу же появлялись оперативные сотрудники ФСБ и Центра «Э», которые отслеживали условия их содержания. Эти структуры не расстаются с ними. Это накладывает отпечаток на наложение дисциплинарной ответственности, на вопросы УДО.
В отношении Леши Гаскарова, я считаю, по надуманным основаниях были дисциплинарные взысказывания. Я сомневаюсь, что есть еще такие заключенные, как Леша Гаскаров, которые читают лекции по экономике, находясь в местах лишения свободы, при этом получая несколько рабочих специальностей — Леша получил специальности сварщика и электрика. Лекции он читает зекам об основах предпринимательства.
Взыскания, которые на него накладывают, доходят до абсурда: например, за то, что он сел на кровать. Последнее, которое ему объявили, — за то, что он не поздоровался.
Колония, где сидели Леша Полихович, Андрей Барабанов и Саша Марголин (
Географически —
— От своих подзащитных — и коммерческих, и по правозащитной теме, я слышала, что в
Какие наказания, по вашему мнению, допустимы за высказывания? Например, Стомахин суммарно получил 12 лет по всем своим приговорам. Его высказывания, конечно, очень странные, но они ничего не спровоцировали.
— Я считаю, что привлечение Бориса Стомахина к уголовной ответственности за те публикации, которые он выкладывал в сети интернет, является чрезмерно суровым. Если мы говорим, что Уголовный кодекс должен соответствовать Конституции Российской Федерации, именно отражать право на свободу выражения, свободу мнения и своих убеждений, то с этой позиции
я считаю, что лиц, которые высказывают свою позицию и свои убеждения, нельзя за это привлекать к уголовной ответственности.
На мой взгляд, это должно быть поводом для привлечения к административной ответственности, но не к уголовной. Поскольку сказанные слова имели бы конкретное значение только в том случае, если бы они повлекли
Насколько, на ваш взгляд, отстаивание политической позиции на суде правильно с точки зрения защиты интересов обвиняемого, особенно в условиях, когда суд занимает обвинительную позицию?
— У нас даже среди адвокатов (участвовавших в «Болотном деле» —
Леше вменялось два эпизода. Первый эпизод — это то, что он положил руку на плечо военнослужащему. Второй — это то, что он сотрудника полиции за ногу держал. Я считаю, что при таких обстоятельствах нельзя говорить о том, что он совершал те преступления, которые ему вменили. Да и ни у кого не вызывает на сегодняшний день сомнений в свете событий, которые уже после этого происходили, что никаких массовых беспорядков на Болотной площади не было. А был разгон митингующих сотрудниками полиции. И линия защиты была основана на этом. Я полагаю, исходя из того, кем публично является Леша, его политический шлейф все равно сопровождал бы его в колонии, независимо от того, как бы я ни выступала в прениях в его защиту.
Что вообще можно считать по нынешним временам успехом в политических делах?
— Если говорить о коммерческих делах, то я более склонна к тому, что все доказательства лучше представлять именно на стадии предварительного следствия и на стадии предварительной проверки, которая до возбуждения уголовного дела проводится, поскольку практика такова, что, если дело дошло до суда, то суд уже априори считает, что человек фактически виновен. И доказать уже в рамках судебного следствия его невиновность будет сложно.
Что касается политических дел, тенденция на сегодняшний день складывается таким образом, что если раньше можно было говорить, что успех адвоката — наличие оправдательных приговоров (и оправдательных приговоров раньше было больше, нежели сейчас), — то, к сожалению, на сегодняшний день мы констатируем факт, что для адвоката успехом является то, что по крайней мере дали не так много, как могли бы дать.
Вы ожидали, что Олег Сенцов и Александр Кольченко получат такие сроки?
— Моему подзащитному Саше Кольченко дали 10 лет, а Олегу Сенцову дали 20 лет. Я полагаю, что такой срок был определен
Мы, конечно, надеялись, что суд будет более объективен и будет принимать во внимание доводы, о которых мы говорили и на которые ссылались в рамках следствия по данному уголовному делу, но, к нашему удивлению, ни Сенцов, ни Кольченко не сомневались в том, что им дадут столько, сколько им дали, потому что они не верили в справедливость нашего суда.
Обсуждалась возможность их обмена или выдачи.
— Вопрос относительно того, как будет осуществляться обмен, на сегодняшний день так и остается открытым. Здесь может быть два варианта разрешения ситуации. Один — чисто юридический, когда вопрос решается об отбытии наказания на Украине в рамках соглашения, которое заключено между Украиной и Россией об отбытии наказания в том государстве, гражданами которого являются осужденные. В рамках именно юридического пути нами эти документы были поданы. И они на сегодняшний день являются предметом рассмотрения министерства юстиции России и министерства юстиции Украины. И второй момент, когда может быть осуществлен обмен, — это когда министерства иностранных дел обоих государств принимают решения о порядке обмена граждан своих стран в рамках именно административного ресурса, который есть у обеих стран. Как эта ситуация будет разрешена в конечном итоге, я пока не знаю, поскольку разговоры по этому поводу продолжаются.
Могли бы вы дать определение, что такое «политический заключенный»?
Я считаю, что к политическим заключенным можно относить тех, у кого основанием для привлечения к уголовной ответственности становятся их убеждения, взгляды, то, что они отстаивают свои права, которые регламентированы Конвенцией по правам человека и Конституцией.
Но какими критериями руководствуются те организации, которые признают политическими заключенными, — для меня вопрос остается открытым, потому что в отношении, допустим, того же Леши Гаскарова я подавала документы о том, чтобы в Amnesty International его признали узником совести. Они отказались. То есть критерии и подходы у разных правозащитных организаций разные. И поэтому я считаю, что нет
Какой совет вы бы дали начинающим адвокатам?
— В зависимости от того, какую работу они для себя выбирают. Конечно, работать по правозащитным делам — это всегда определенная степень риска, поскольку ты находишься под пристальным вниманием. Мне вот второй раз уже элетронную почту сломали. Может быть, я пароль недостаточно надежный у своего аккаунта ставлю, но факт в том, что всегда находишься под пристальным вниманием. Я предполагаю, что и телефон скорее всего прослушивается. У каждого адвоката свои подходы и цели, которые он преследует, приходя в профессию. Для меня самое главное в моей работе — помочь человеку, который нуждается в
Как вы вообще пришли в эту профессию после исторического факультета?
— Я считала, что врач, учитель — это те профессии, где люди должны работать по призванию. Я очень любила историю, когда училась в школе, и, когда стоял вопрос выбора профессии, выбрала историю. Было очень весело учиться в университете, был очень веселый факультет. И было очень интересно, потому что я училась в университете, а университетское образование отличается от педагогического — оно более универсальное. Из всех моих сокурсников в школе остались очень немногие, они работают, в основном, в силовых структурах, в тех же ФСБ и МВД. Многие уходили в обкомы, горкомы, то есть это была партийная номенкулатура, на сегодняшний день они занимают большие должности и звания, чины имеют. Когда я пришла в школу работать, нас таких было четверо. Я считала, что двое работают по призванию, а я — просто так, хороший учитель. Я посчитала, что будет неправильно, если я буду занимать чужое место. А людям я помогать всегда хотела. Я и после окончания школы поступала в Казань на юридический факультет, но не прошла по конкурсу и не поступила тогда. В общем, я даже не отработала по распределению, сбежала из деревни, из сельской школы, в которую меня направили, приехала обратно в город, где училась в университете, а в это время как раз начали открываться новые вузы, и можно было получить второе образование. Я получила второе образование, одновременно работая. Потому что второе образование уже было платное, нужно было платить деньги, родители у меня обыкновенные: папа — инженер, мама — бухгалтер, материально помогать мне никто не мог, и мне пришлось стать «работягой», чтобы оплачивать второе образование. В общем, это был долгий путь. Когда я закончила и получила юридическое образование, на работу меня никто не брал, поскольку блата не было, не было родителей, которые устроили бы меня на работу, не было стажа работы юристом. Поэтому я пришла работать в правозащитный центр республики, где я жила, в Марий Эл, — туда брали без стажа, который требовался в других организациях.
Основным критерием при приеме в Правозащитном центре Марий Эл было желание работать.
Для меня интерес был в том, чтобы получить практические навыки, которые во время учебы в вузе я получить не могла. В этом правозащитном центре работали бесплатно, помогали пожилым людям, всяким разным малоимущим.
Проработала два года юристом — дорога по правозащитной тематике, таким образом, была предопределена. А потом ребята, с которыми я работала в Правозащитном центре, создали молодежную организацию «Человек и закон», «Человек и закон» стал сотрудничать с «Агорой» в Татарстане. И поскольку у нас уже тогда был общий круг знакомых, я стала работать с «Агорой». Вот с тех пор и работаю.
Когда ты помогаешь
Вы защищали Таисию Осипову. Нас просили задать вопрос, как она сейчас, в каком она состоянии, как ее самочувствие? Какая атмосфера в колонии, где она отбывает наказание?
— Тасе я помогала составлять документы и после вынесения приговора. С моей подачи подавались документы Элле Михайловне Памфиловой (бывшей уполномоченной по правам человека —
А с администрацией у нее нет проблем? Были ли взыскания?
— Взыскания у нее, насколько я знаю, были, но она строит отношения с администрацией,
В ЕСПЧ жалобу вы не подавали?
— В отношении Таси документы в ЕСПЧ поданы были сразу после вынесения приговора. Подавала документы «Агора», адвокат Ирина Хрунова. Но приоритет делу Таси Осиповой в ЕСПЧ придан не был, поэтому рассматривается долго. Я считаю, что Тася необоснованно привлечена к уголоной ответственности, поскольку было много процессуальных нарушений, и они довольно подробно в суде первой инстанции изучались. Вы спрашивали, насколько обоснована публичная составляющая при ведении уголовного дела. Я полагаю, что Тася такой большой срок получила именно потому, что дело было резонансным. Я полагаю, что, может быть, если бы дело Таси было менее резонансным, может быть, не было бы такого большого срока. Потому что по первому приговору ей было десять лет вынесено, а потом восемь. Всего на два года снизили, хотя прокуратура просила дать только четыре года. То есть я думаю, что именно судьи не простили того, что был отменен первый приговор. И не простили, наверное, того, что дело получило такую широкую огласку. Может быть, если бы дело Таси имело меньшую огласку, она, может быть, и получила бы меньше.
Поскольку вы уже больше десяти лет занимаетесь политическими делами, какие вы можете выявить тенденции в
— В принципе, о том, чтобы
если раньше мы
все-таки больше рассчитывали на то, что с точки зрения буквы законачто-то удастся доказать, то на сегодняшний день мы все чаще склоняемся к тому, что какая будет политическая воля по тому или иному делу, такое, собственно, будет решение принято.
А в неполитических делах? Меняется ли ситуация здесь? Вы упоминали новый закон об адвокатском запросе.
— Да, если раньше я направляла
Бывали ли случаи, когда вы отказывались от
— Дело в том что в рамках